Вживленный «Чип контроля» [Марш-бросок] - Сергей Соболев

– Ну так вот, – торопясь выложить самое главное, произнесла Данилова. – Светлану я видела в последний раз немногим более двух недель назад: сестра заезжала к нам с мамой, в Сергиев Посад. Да… Потом еще раз звонила на домашний телефон, неделю назад…

«Дура набитая, – подумал про себя Швец. – Ты хоть сама понимаешь, что ты несешь?»

– Пойдемте, Маша, обратно, – не дав ей договорить, сказал Швец. – Идемте, я провожу вас до места парковки.

Молодая женщина как-то разом сникла… И потащилась вслед за Валерой, уже не пытаясь взять его под руку.

– Вы, наверное, за дурочку меня приняли, – едва сдерживая слезы, сказала Данилова. – Поймите, Валерий, я бы не стала беспокоить вас по пустякам! Кстати, забыла сказать о важном… Если вы возьметесь за мое дело, я готова выплатить вам…

Не успела она закончить фразу, как в кармане у ее спутника запиликал сотовый телефон.

Сделав извиняющийся жест, Валера поднес трубку к уху.

– Что ты себе думаешь, Швец? – поинтересовался у него напряженный женский голос. – Ты обещался быть еще вчера и занести деньги! Хотя бы тысячу рублей!..

– А-а… Извини, был сильно занят.

– Знакомая песенка, – хмыкнула в трубку экс-супруга. – Ты еще не забыл, надеюсь, что у тебя есть восьмилетний сын?! Что его нужно кормить, поить, одевать?! Ты решил, что если с тебя выдирают алименты, то…

– Ладно, я все понял, – торопливо произнес Швец. – Не сегодня, так завтра я к вам заеду…

Вздохнув про себя, Валера сунул сотовый в карман.

– Начальница моя звонила, – зачем-то соврал он. – Ух и сердитая женщина…

Когда они перешли проспект по подземному переходу, Швец, чуть придержав свою спутницу за руку, сказал:

– Да вы не переживайте, Маша! Дел у меня, конечно, по горло… Но просьбу вашу, а заодно и нашего общего знакомого я непременно выполню. Вы только дайте мне полные данные ваших родственников: домашние адреса, номера телефонов, а заодно и ваш. Укажите также место их работы, род занятий, адреса фирм или организаций. Личный транспорт, если имеется, или дачный участок… Эти данные тоже могут пригодиться!

– А у меня все готово, – оживилась Данилова. Щелкнув замком сумочки, она достала два сложенных пополам листа писчей бумаги. – Здесь записаны и мои телефоны: домашний, рабочий и сотовый.

Швец, перегнув листы в четвертушку, сунул их в свой пухлый бумажник (пухлый не в плане содержащейся там налички, а набитый разными бумаженциями и визитками, большую часть из которых давно пора выбросить в урну). Маша намеревалась передать ему пакетик с фото Игоря и Светы, а заодно хотела сразу выплатить денежный аванс – не знала лишь, сколько именно, какую сумму потребует за свои услуги Валерий. Но, заметив, что Швец поторопился убрать бумажник в карман, и перехватив его взгляд, устремленный в сторону входа в станцию метро, она решила, что эти и другие вопросы они смогут обсудить в другой раз, но уже без спешки: все это было написано на ее милом и чуточку наивном лице.

– Я вам сам позвоню, – сказал ей на прощание Валера. – Завтра вряд ли, а эдак денька через три… так что ждите звонка.

Они постояли еще несколько секунд под какой-то светящейся на манер электрического солнца вывеской, а затем разъехались каждый по своим делам: Маша отправилась на машине в свой Сергиев Посад, а Швец в Чертаново, где он проживал после развода в милицейском общежитии; причем в голове у него, как назойливый мотивчик, вертелась одна и та же мысль: «У кого бы из ребят перехватить пару тысяч рубликов до получки»…

Глава 3

КАК ХОРОШИ, КАК СВЕЖИ БЫЛИ РОЗЫ

Помещение, в которое законопатили зэка Анохина, было настоящим каменным мешком два метра на полтора. Потолок нависал над головой, так что, когда он пытался выпрямиться во весь рост, его темя упиралось в холодную бетонную плиту. Один из вертухаев – а его сопровождали в подвальную часть тюремного комплекса сразу четверо сотрудников СИЗО – попытался вручить ему какое-то тряпье и бахилы. Анохин отказался напялить все это на себя, потребовав, чтобы тюремщики вернули ему его собственную одежду. Его в чем мать родила затолкали в сырой каменный мешок. Кто-то бросил ему униформу и обувку. Прежде чем запереть дверь камеры, один из вертухаев лениво процедил:

– Здесь тебе не Сочи… Ладно, это твои проблемы.

Послышался скрежет запираемого замка… Звуки удаляющихся шагов… Где-то в отдалении бряцнуло металлом о металл… и наконец все стихло.

Как ни мерзко было Анохину надевать на себя чужое тряпье, он все же облачился в него. Роба, сырая, заношенная, оказалась ему почти впору. Поморщившись, он сунул босые ноги в «гады» – разношенная кем-то обувка оказалась великоватой, хотя он и сам носит обувку сорок пятого размера.

Над дверью тускло светила лампочка, забранная предохранительной решеткой. Деревянный топчан, длиной около полутора метров и шириной примерно сантиметров семьдесят, был убран на день в нишу и прихвачен за металлическую дужку замком. Опускают его, очевидно, только на ночь. Наличие иной мебели – не предусмотрено. В одном месте в потолке виднеется дыра величиной с чайное блюдце, она зарешечена. Ага, понятненько, это вентиляция… В левом от двери углу обнаружилось ржавое, чуть погнутое ведро – это, надо так понимать, вместо параши. Будут ли его выводить на оправку? Крайне сомнительно.

От цементного пола и выкрашенных в грязно-зеленый цвет стен веяло сыростью и холодом. Опустившись на корточки, обхватив плечи руками, Анохин задумался о происшедшем. Он допустил вспышку неконтролируемой ярости, причем завелся он, в общем-то, глупо, купившись на случайную – а пусть даже и провокационную – реплику «эскулапа». Теперь-то он понимал, что легко отделался: разбитая губа, пара-тройка синяков и ушибов – все это сущая фигня в сравнении с тем, что они могли с ним сделать…

Мало того, один из медиков тюремной санчасти смазал йодом полученные зэком Анохиным в пылу схватки царапины и вдобавок заклеил пластырем ссадину на лбу.

«Что-то здесь не так, – подумал Анохин. – Я же видел, что „абверовцы“ и конвойные готовы растерзать… урыть меня на месте. Но что-то там было… неправильно. Вместо выкрика „фас“ прозвучала какая-то другая команда… Но почему?»

Время в этом каменном мешке тянулось мучительно долго. Наверное, и часа не прошло, как Анохин сильно продрог. Хорошо еще, что на дворе сейчас май, а не январь. Хотя в этой келье, наверное, круглый год царит одинаковая температура – всего градусов шесть или семь выше нуля…

Сколько времени назначено ему здесь просидеть? Сутки? Пятеро суток? Или все десять? Тогда он наверняка околеет… Имеют ли они право наказывать его подобным образом? Этот карцер, в который его сунули в наказание за дебош, сильно отличается от описания типовой камеры штрафного изолятора (он слышал отрывки разговора между двумя подследственными в бутырской камере, посвященного как раз этой теме). Заключенный вообще-то существо бесправное, а Анохин к тому же шел в свою первую ходку. Он мало что знал о том мире, где ему отмерян срок не столько жить, сколько – выживать. Ему уже доводилось видеть в Бутырке и на этапе и уголовников, и всякую приблатненную шушеру. В общей массе они, конечно же, выделялись, но вместе с тем личностей такого разряда оказалось меньше, чем ожидал Анохин, – но их пути никак не пересекались, лично никто его, Анохина, не задевал, а потому особой причины знакомиться и общаться с подобным людским контингентом у него не было.

«Один год, это слишком много я себе отмерил, – подумал он, делая приседания и наклоны, чтобы хоть как-то согреться. – Или я вырвусь на свободу в ближайшие недели, хотя бы до конца лета, и тогда… поквитаюсь кое с кем, или сдохну в лагерной робе от автоматной очереди охранника. Либо, что верней всего, от удара заточкой…»

Постепенно глаза приспособились к крайне скудному освещению. Непонятно, как наказанные отсидкой в карцере зэки умудрялись проносить сюда хоть что-то, что можно было бы использовать в качестве инструмента. Хотя… карябать краску на стене можно и пуговицей, оторванной от куртки тюремной робы, так что это не проблема. Как бы то ни было, многие, если и не большинство из сидевших здесь, старались оставить какую-то память о себе или же скрасить долгие часы отсидки хоть каким – то занятием.

НЕДОЛГО МУЗЫКА ИГРАЛА, НЕДОЛГО ФРАЕР ТАНЦЕВАЛДЕНЬ ОТСИДКИ – МЕСЯЦ ЗДОРОВЬЯУЖИН – НЕ НУЖЕНСНЯВШИ ГОЛОВУ, ПО ВОЛОСАМ НЕ ПЛАЧУТ

Прочтя эти наполненные известной философичностью изречения, Анохин криво усмехнулся.

Разве он мог предположить в своей прежней жизни, что ему суждено оказаться в этой преисподней, в тюремном карцере, сохранившемся, очевидно, в своем первозданном виде еще со времен Сталина, ГУЛАГа и жертв политических репрессий?

Однажды, в палате хирургического отделения владикавказского госпиталя, где ему делали операцию после ранения под Аргуном, ему приблазнилось, прибредилось, что он попал в плен к чеченам и что чехи сунули его в зиндан; но потом как-то выяснилось, что никакая это не подземная тюрьма, а узкий, тесный бетонный колодец, где человек мог уместиться лишь стоя, вытянув руки по швам… Какие-то люди замуровали колодец-зиндан, ну а он, как казалось ему тогда, остался там лежать навсегда. Вернее, стоять – руки по швам, – в этой каменной могиле, затерявшейся где-то в северных отрогах Кавказских гор…